Актеры и церковь

Задаю этот вопрос на нескольких форумах.
Меня давно мучил этот вопрос-так все-таки, в православии лицедейство считается грехом или нет?
На соседнем форуме веду ПРАВОСЛАВНЫЙ КАЛЕНДАРЬ, еще и раньше читала похожую историю из жизни Святого-Лицедея..И вот-новая судьба, новый подвиг ради Христа.

И опять-актер.
Ардалион лицедей (305 - 311), мученик.

Память 14 апреля (27 апреля по н.с.).

Мученически пострадал при императоре Максимиане Галерии (305 - 311).

Святой Ардалион был талантливым мимическим актером ("из лицедеев"). Однажды в цирке он играл роль христианина. Актер, по замыслу автора, должен был сначала отказаться от принесения жертвы идолам, а затем согласиться отречься от Христа. По ходу действия святого Ардалиона подвесили на мучилищном дереве и стали строгать железными крючьями. Он так естественно изображал страдания, что зрители были в восторге и громко выражали свои похвалы его искусству. Вдруг святой велел всем замолчать и объявил, что он действительно христианин и не отречется от Господа. Правитель города пытался представить дело так, что святой Ардалион продолжает играть роль, и в конце зрелища отречется от Христа и принесет жертву богам. Но святой Ардалион продолжал исповедовать свою веру во Христа. Тогда правитель приказал бросить мученика на раскаленную сковороду. Так святой Ардалион удостоился мученического венца.

http://drevo-info.ru/articles/3203.html

Так все же актер-это позор для христианина или нет? И какие мотивы того, что актер не может быть батюшкой, а актриса-матушкой?
(Вспомнилась и тема про И. Охлобыстина, кстати).

Я тут вижу противоречие, а вы?

 

Не могу сказать, что ТА дискуссия дала ответ на мой вопрос. Вот я привела пример-лицедей-христианин.
Многие актеры тоже крещены, хоть и не мученики.

Отсюда я не могу понять, чем профессия лицедея САМА ПО СЕБЕ в отрыве от личности греховнее, к примеру, профессии....медсестры или воспитателя.

Ведь по логике этого Правила (кстати, а кем оно введено, когда и что послужило основанием считать саму профессию греховной?) вышеупомянутый мученик должен был быть похоронен за оградой кладбища, ибо лицедей!

Но ведь это же очевидный абсурд, как Вам кажется?

 

Запоздапый ответ. Покаяние и при том подтверждено мученическою кончиною ради Христа, омывает грехи.( разбойник на кресте) знаем многих бывших убийц, блудников и т.д., которые покаялись и стали святыми, но это не означает, что мы должны их почитать за их прежнюю жизнь, до покаяния, но почитаем за их подвиг который они совершили во Христе. Иначе могли бы говорить: буду блудить, потому что такой- то святой был блудником и т.д., а значит можно..Нет не правильное понимание и это всем понятно. Так и тут, мы почитаем святого Ардалиона: почитаем не за актёрство( в этом случае он был бы неизвестным), а за его мученическую кончину и даже если бы он был сапожником, а не актёром, то суть бы не изменилась, он так и был бы" мученик Ардалион " Святый мучениче моли Бога о нас!

 

Как видим из жития святого, его упрашивал сам правитель города, что бы он выбрал (актёрство) но он выбрал: остатся в истинной вере, за что и пострадал. Здесь конкретно видно: если это совместимо то зачем смерть. И мы также не видим из его жития, что он был христианином, до его последней роли. Возможно он себя таковым почувствовал, играя эту роль, и осознав, стал мучеником. Спаси Господи!

 

Отец Всеволод, извините, в нас разные жизнеописание святого. В жития святых. Дмитрия Ростовского, текст немного другой. От этого недоумение.
Моё мнение, нельзя сравнивать полезные професии(медсестра,учитель и т.д.) и бесполезные (актёры, спортсмены и т.д.)Можно оправдать что угодно будто оно полезно, мы же не призваны к просмотрам фильмов, футболов и т.д., или мы таким образом отдыхаем от Христа? Нам и так трудно собрать ум в Боге, а мы его ещё и развлекаем. а если мы и от развлечений не можем отказаться то от себя ещё сложней.Это всего лишь мое мнение. Спаси Господи!

 

интересная статья на эту тему:
Церковь и театр. Диакон Андрей Кураев. Интервью для журнала "Театр".
– Отец Андрей, как Вы относитесь к театру? Вообще, входит ли театр в сферу ваших интересов?
　
Мое отношение к театру оказалось искалеченным моей юностью. В 70–80-е годы театр воспринимался скорее в качестве политического оппонента власти, нежели художественного учреждения (любимовская "Таганка" ценилась за смелость более, нежели за художественность). Там ценились резкость реплики, жеста, мастерство создания подтекста, а не собственно эстетика. И, к сожалению, тогда не нашлось человека, который отучил бы меня смотреть на театр сквозь призму политики. А когда политическая конъюнктура изменилась, переучиваться было уже поздно. То, что мог бы дать мне театр, я, кажется, уже научился получать в других местах... И в Церковь я пришел, по-своему бунтуя против театра. Понимаете, однажды в человеке просыпается жажда подлинности. Ему становится душно в мире культуры, в бесконечных взаимных отражениях образов, аллегорий, взаимных отсылок и цитат, скрытых и явных аллюзий... Был такой замечательный православный проповедник архиепископ Сан-Францисский Иоанн, в миру – князь Дмитрий Шаховской. В эмиграции он был одним из друзей Марины Цветаевой, издавал с ней журнал... А затем ушел на Афон. Принял монашество. И спустя годы пояснил в своей биографии, почему он ушел в монахи: "Я затосковал в своих правдах и захотел истины". Однажды такая тоска просыпается в сердце человека, и он понимает, что культура, конечно, вещь замечательная, но нельзя не признать ее условность и вторичность. Наиболее глубокие человеческие состояния – то, что на языке философии называется экзистенциалами человеческого бытия, глубже и выше культуры. И именно это приводит человека в религию.
– Можно понять Ваши слова как утверждение, что человеку воцерковленному искусство, театр, в частности, оказывается ненужным?
– Не совсем так. Дело в том, что после ухода людей от мира им надо в него вернуться, принеся с собой хотя бы послевкусие от той Чаши, к которой удалось прикоснуться Там. А с людьми надо говорить на языке людей. И потому Церковь, ее проповедники вынуждены обращаться к языку культуры, в том числе и к языку театра, вынуждены пользоваться именами предметов видимых для изображения невидимого. Но очень важно признать, что Церковь видит в этом не более чем обряд, то есть нечто обряжающее, не являющееся сутью. Так складывается парадокс церковно-культурных отношений: Церковь рвется за рамки культуры и в этом самопорыве порождает ее. Фундаментальное убеждение Церкви – в том, что мир материи, в том числе и культурной материи, может быть открыт для присутствия Иного.
– В искусстве с помощью изображения, знака пытаются прорваться к невыразимому, через слова – к неизреченному. Вы не могли бы определить сущностное отличие попыток прорыва к тайне, предпринимаемых в сфере культуры и религии?
– В Ваших словах это отличие выражено настойчивым повторением слова "прорваться". Все же христианин не прорывается к Богу. Он выступает восприемником. Существует радикальное различие храмовой архитектуры Востока и Запада. Готические храмы действительно – "взметнувшиеся ввысь", убегающие с земли. Совсем иное – громадный византийский купол, спускающийся на землю, сживающийся с ней. Не случайно готика возникает после раскола Церкви. Не случайно Герцен ехидно и, я думаю, небезосновательно заметил: "Западные храмы взметнулись ввысь, и своими шпилями, лишенными крестов, они словно колют небо, как бы мстя ему за пустоту своих алтарей". После раскола с православным Востоком на Западе рождается то, что Шпенглер позднее назовет "фаустовским духом". Дух мятежности и беспокойства. Православие пришлось впору нашему народу, создало ощущение найденности, обретенности. В православной традиции Бог выходит на поиски человека. Зов Бога: "Адам, где ты?" – проходит через всю Библию. Мы – найденышы. Аскетика, человеческое молитвенное делание, пост не есть нечто самодостаточное – это лишь средства для раскрытия себя перед Богом, входящим в нашу жизнь. А Он уже принесет Свои дары.
– А культура делает излишний акцент на усилии самого человека?

 

– Да, фаустовская, европейская культура.
– А как, в таком случае, Вы оцениваете сегодняшние антизападные настроения?
– Хорошо. Но не следует забывать, что это все-таки семейный спор. Россия принадлежит европейской культуре, и сегодняшний наш спор – это спор двух эпох западной культуры: эпохи суперпостмодерна современного Запада и того, чем Запад когда-то жил, и жил вместе с православной Россией. То, что отстаивает Россия – классическая христианская система ценностей, классическая церковность, классическая семья. Мы – "старообрядцы Европы". Антизападная настроенность есть бунт людей, воспитанных на классической системе западных ценностей. И я очень надеюсь, что наш театр в этом смысле останется консерватором.
– Сегодня есть повод обсуждать противостояние Церкви и театра?
– Сегодня невозможно говорить о противостоянии Церкви и театра, так как сам театр очень многолик. Я бы не советовал церковным проповедникам при беседе с современными актерами ограничиваться цитированием суждений древних святых отцов о театре. Это не формулы на все времена. Дело в том, что театр в эпоху поздней античности и средневековья был одним из главных оплотов языческой культуры. Вполне понятен гнев древних проповедников на какую-нибудь женщину, которая причащалась Христовой Крови, а потом шла в театр и изображала там богиню Минерву, падающую на колени перед Зевсом. В ту пору театр был слишком консервативен: он хранил языческую речь, когда уже настала пора христианской новизны... И я бы хотел, чтобы инерционность, консервативность театра, которая когда-то сделала его врагом Церкви, сегодня помогла бы ему стать одним из хранителей христианской культуры. Сейчас, я уверен, нас ждет торжество язычества, и в Православии останутся только люди думающие, умеющие сопротивляться массовой моде. Но мода всего лишь мода. У этого слова есть антоним – традиция, классика. Так вот, поскольку мы живем уже не в пятом веке христианской истории, а в двадцать первом, не стоит забывать, что за истекшие полтора тысячелетия возник феномен христианской культуры, у Церкви появились дети, и среди них – театр. В условиях нынешнего примитивизирования массового сознания, всеобщей макдональдизации нашей жизни театр Чехова необходимо сохранить. Сегодня театр может быть союзником Церкви. Как некогда Гомер хранил языческую традицию среди монастырей, так сегодня Шекспир и Гоголь хранят христианское наследие среди постмодернистских монстров. Театр – это не Церковь. Но именно потому, что мы разные, мы можем быть в диалоге и сотрудничестве.
– Скажите, а в прошлом можно отыскать аналогию современной массовой культуре?
– Это очень новый феномен. Мы живем в эпоху массового производства, в том числе идеологии, с помощью радио, газет, телевидения...
В традиционном обществе мы находим народную культуру, а это, конечно, иное. Известно, что у Церкви были непростые отношения с фольклором, да и скоморошество ее не очень радовало, поскольку в те времена Церковь очень хорошо понимала, что даже скоморошество является религией, утверждением языческого сознания под видом забавы. Например, празднование новогоднего цикла. Восприятие нового года в традиционной культуре совершенно особое. Дело в том, что главная боль, забота древнего человека – забота об уничтожении истории. Человеку архаического мышления тяжело жить в истории как в пространстве уникального поступка уникальной личности. Он чувствует себя надежно, только копируя чей-то поступок, отождествляя себя с героем, который совершил некий акт, и когда все было удачно. Скажем, полинезийцы, отправляясь с острова на остров, убеждают себя, что это не они плывут, а тот человек, который впервые переплыл океан. Поэтому архаический человек воспринимает историю как экологическую катастрофу. Новогодние ритуалы у всех архаичных народов – попытка возвращения в точку альфа, когда не было ни меня, ни космоса, когда мы еще не грешили и все было возможно. Поэтому скоморошество, выворачивание всего наизнанку, смена социальных ролей, смешение мужского и женского, молодого и старого, было способом возвращения к докосмическому хаосу.

 

Вот этот религиозный подтекст святочных или масленичных праздников и раздражал церковных проповедников в былые века. Скоморошество было альтернативой крещения и исповеди, ибо норовило обновить жизнь без покаяния просто хохмами и переодеваниями... Но сегодня, бесспорно, все иначе, и Церковь не протестует против театра как такового. Для Церкви сегодня главный вопрос в том, какое мировоззрение утверждается с помощью того или иного художественного метода.
– То есть сам факт актерской игры сегодняшней Церковью не воспринимается как грех?
– А это уже другой вопрос. Что касается актерской игры, то Церковь обязана предупредить актера, что занятие, им выбранное – духовно опасная вещь. Работа в театре – это риск. Ведь актер должен уметь "перевоплощаться" в своего персонажа, в его не только мысли, но и страсти. И тут актера может поджидать та же опасность, что и буддистского монаха, старающегося в медитациях стереть свою личность[1]: он может раствориться в ином, потеряв самого себя. Путь христианского подвига противоположный: собирание себя в "целомудрие". Это не просто образ сексуального поведения. Целомудрие – это "цельность мудрости". Это умение всегда действовать из своей глубины, не отдаваясь на волю поверхностных сиюминутных влечений ("страсть" – это страдание, пассивность, причиненность, спровоцированность, несвобода). Целомудрие – это умение никогда не быть равным сиюминутному "контексту" и его "нуждам". Это умение всегда помнить о главном. Это постоянная верность самым светлым минутам cвоей жизни. Самое лучшее определение целомудрия дал псково-печерский современный подвижник отец Иоанн (Крестьянкин), еще в советские времена обращаясь к петербургскому христианскому философу Татьяне Горичевой: "Я знаю четырех Татьян. Одну знают все, другую друзья, третью – она сама знает, четвертую знает Бог. А нужно, чтобы была только одна Татьяна. Нельзя, чтобы слиток золота рассыпался в песок".[2]
– Я не совсем понимаю, как это возможно. Мне кажется, это искусственное усечение человеческой сложности.
– Это означает, что надо быть самим собой, жить из себя. Не играть социальную роль, а действовать и говорить из той глубины, которая в тебе есть. То, чему учит христианство, это восхождение на уровень, где игра исчезает.
– Мне не доводилось встречать человека не играющего. Сомневаюсь, что такой феномен вообще возможен.
– Но тот же отец Иоанн Крестьянкин одинаков со всеми. Или преподобный Серафим Саровский, который каждого встречал словами: "Радость моя, Христос воскресе...". Так что это возможно. Другое дело, что актеру, пытающемуся жить чужими мыслями и страстями, тем более трудно сохранять целостность. Церковь не запрещает работы актера, а лишь замечает, что его занятие стоит в ряду духовно опасных. Духовно опасных профессий много. Одна из них – служение судьи (ибо она связана с ежедневным нарушением буквального смысла евангельской заповеди "не судите"). Еще одна зона риска – работа учителя ("Братия мои! не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению" – Иак. 3.1). А разве нет духовного риска в послушании епископа, которому приходится ежедневно выслушивать высокие слова, относящиеся к его сану, но при этом нужно научиться не относить эти знаки почтения к своей собственной личности и к своим собственным достоинствам, то есть – быть сияющим образом Христа на Литургии и просто монахом – в келье... Рискует и богослов ("зачем ты говоришь о Боге вместо того, чтобы говорить к Богу?"). Быть экономом в монастыре – тоже дело, опасное для души, поскольку он встречается с разными спонсорами, закупает продукты, много времени проводит вне монастыря, а это для монаха довольно гибельно. Но, тем не менее, Церковь назначает такое послушание, так как это необходимо для других людей. Просто христианин может и даже должен порою подвергать себя опасностям – ради того, чтобы послужить ближним. Служения епископа, судьи, учителя нужны людям. И мир культуры тоже людям нужен, а значит, нужны и те, кто мог бы работать в мире искусства, в том числе и актерского, принося с собою в этот мир весть о той глубине человеческой души, которая раскрылась только в Евангелии. Актер рискует? – Значит, тем более он нуждается в помощи церковных Таинств, в молитве о нем и в молитве своей... Но страшно представить духовные последствия для актера, играющего Христа, пытающегося вжиться в образ Христа, говорить, действовать от Его имени...
– В процессе православного обряда бывает ряд моментов, когда священник становится Христом. Определите, пожалуйста, в чем принципиальное различие между актером, играющим Христа, и священником, повторяющим во время, например, Таинства Евхаристии жесты и слова Христа.
– Во-первых, священник это делает не по собственной воле, поскольку богослужение в Церкви для него послушание. Во-вторых, священник себя не ощущает играющим Христа, он очень четко понимает, что он не Христос.
– Театр, видимо, не способен забыть о своем происхождении из культа, и сегодня некоторые режиссеры пытаются воссоздать на сцене подобие обряда, стремятся добиться особого актерского бесстрастия, в каком-то смысле схожего с бесстрастием священника во время обрядового действа, освободить актера от личностного начала, создать пространство, в котором актеры, уходя от сюжета, характера, слова, дают шанс проявиться сверхреальной сущности.
– Мне пока кажется это очень искусственным.
– То есть в театре принципиально невозможно пробиться к тому, что происходит в Церкви во время обряда?
– Театр не может выполнить задачи Литургии. Он может подвести человека к молитве, даже до некоторой степени дать ему молитву. Но есть все же Таинство – то, что дает Бог. Театр не может дать Христово Тело. Но вот когда я жил в Румынии и очень тосковал по России, то ходил в клуб при советском посольстве на русские фильмы. И когда я выходил из зала, то на сердце было такое ощущение, как после хорошей всенощной в монастыре: хотелось молиться дальше.
– Как Вы оцениваете сегодняшние взаимоотношения интеллигенции и Церкви?
– На наших глазах проблема русской истории "Церковь и интеллигенция" оказалась исчерпанной. Этой проблемы уже нет. В одной Москве уже около ста священников, окончивших МГУ. Проблема становится более прозаичной: в самой интеллигенции возникает вопрос о взаимоотношениях ее церковной и нецерковной частей.

 

"Бог В Тайне, Видит Тайное, Воздаёт явным". Общее между Миром Горним и нами это наличие Тайны. Но если Бог в Тайне ,то не возникала мысль ,что это целый Мир. И у человека он есть. Ну а теперь ...,если человек играет роль.. и остаётся самим собой и не искажает Искру. ..... Вероятно это его путь. Но если он играет роль и каждый раз входит в неё, меняет своё "я", изменяет ему, то вероятно и его тайные мотивы и Суть искажаются. Нарушается "Образ и подобие", и результат на лицо - лож. Будь то политик или актёр, обыватель или герой. По воздаянию явной Жизни судят о древе.

 

Вика, всё предельно просто: христианин должен спастись - поэтому должен делать всё, что ведёт к спасению и избегать всего, что мешает. Тем более он должен избегать всякой деятельности, которая мешает спасаться ближним (напр. торговать сигаретами, порнографическими журналами) "Рассеянность - начало всех зол" говорили св.Отцы - а чем занимается актёр? - он "развлекает" народ...Да, могут быть актёры, которые сумеют своей игрой донести что-то очень важное (напр. как в фильме "Остов") но это явление настолько редкое, что можно его в счёт не принимать. То есть фильмов на "христианскую" тематику сейчас много, но беда в том, что такие фильмы - не евангельское учение, а интерпретация режиссёра... То есть от них больше вреда чем пользы. Вот и получается, что деятельность актёра (в основном) - душевредна.

 

Могу расписать под эту маркировку любую профессию!?

 

Вряд ли можно назвать "душевредной" профессию земледельца, строителя, учителя, доктора, священника и т.д - просто всегда и везде найдутся люди, которые будут злоупотреблять своими навыками... Плоды их труда людям служат, а не отвлекают от духовного делания...

 

Профессия актера ранее осуждалась по причине того, что практически все спектакли были связаны с языческими богами, эротикой и порнографией вплоть до половых актов на сцене. Все это играли обычно в людных местах, например на базарах и, естественно, осуждалось Церковью.
Также было время, когда осуждалась профессия учителя - они преподавали языческое мировоззрение, учение о многобожии, культах и пр.

Сейчас во многих храмах мы можем встретить детские спектакли на Рождество. Направляют ли там детей к душевредной профессии? Думаю нет.
Вы напрасно преуменьшаете кол-во хороших фильмов и актеров. Есть много фильмов, которые растят в душах доброе и вечное.

 

Вика уже третий год неактивна.

 

Абсолютно тоже самое можно сказать и об актёрах.

 

Отличная тема! Теперь-то я кажется, наконец-то разобрался, плохо ли само по себе актёрство или нет. Меня этот вопрос мучил с того самого времени, как я пришёл в Церковь, хотя сам совершенно никакого отношения к этой профессии не имею. Раньше читал разные мнения... Одни приводили какие-то постановления (забыл уже какие) против лицедейства, другие их истолковывали так, что получался иной смысл. Всё-таки актёрство само по себе не зло получается, а зло только в том случае, если своей формой растлевает людей. Существует же множество поучительных православных фильмов... Впрочем, чаще всего современное актёрство приносит вред и сами актёры, к сожалению, являются заложниками своей профессии: или играешь жестокие и блудные сцены, или твоя семья остаётся без средств к существованию, а если даже со временем и появится возможность самому снимать фильмы, то этими назидательными сценами, вряд ли кого-то удивишь в нашем современном обществе...